Понимать – это думать медленно. Поэтому я попрошу вас не спешить и отнестись к изложенному здесь с критической позиции. Текст адресован в первую очередь психологам-практикам. Сможет ли найти в нём пользу другой заинтересованный в теме читатель? Думаю да, но стоит понимать, что текст имеет выраженную профессиональную ориентацию и экспертный дискурс, поэтому заранее прошу прощения у тех, кому он покажется сухим, чёрствым и далёким от индивидуального опыта. Эта и другие статьи в серии являются выражением моего предвзятого взгляда. Данный текст снабжён ссылками на ключевые работы на которые я опираюсь, номера проставлены в тексте, а в конце указан полный список. Не надо пытаться делать прямые выводы из прочитанного, особенно прикладного свойства. Я предупредил.
Психологизация горя
Я испытываю дискомфорт, когда психодинамические концепции применяются к нормативным, культурным институтам и коллективным способам мышления и восприятия <…> руководствоваться подобной психологической терминологией означает игнорировать реальное состояние людей. Более того, способствуя быстрым (и упрощенным) объяснениям, она позволяет считать, что понимание феномена исчерпано, в то время как процесс понимания только начинается. Нэнси Шепер-Хьюз [2] Спектр чувств, которые вызывает смерть близкого, их интенсивность и длительность разнятся от человека к человеку. Кто-то не испытывает почти ничего, кого-то боль не покидает всю жизнь, кто-то испытывает радость и облегчение, а для кого-то это смесь этих и других состояний. Маршруты горя индивидуальны и будто бы уникальны для каждого человека. Нам кажется, что всё это происходит только в нашей душе, сердце, мозге или сознании, а всё разнообразие мыслей, чувств и действий зависит исключительно от особенностей нашего внутреннего мира. Такая психологизация переживания утраты не создаёт проблем до момента встречи с реальными людьми, особенно с теми чей культурный фон отличается от нашего. Ведь если кто-то будет чувствовать что-то совсем другое и вести себя принципиально иначе, то это будет означать его инородность. Такой человек становится другим, чуждым. Инаковость будет видна нам и в ритуалах и иных действиях сопровождающих его переживание утраты. Мы распознаем в таком человеке чужака. Так сдержанность чувств Англичан удивит нас, а их удивит наша традиция поминок на могилах. Мы ощутим разность не только в выражении чувств, но и в самих чувствах. Так кто-то скажет, что русские отвратительно безучастны к смерти вокруг, а англичане — бездушно холодны к своим покойникам. Впрочем, ни то ни другое не будет соответствовать реальности. Эту же инаковость можно ощутить не покидая пределы нашей страны. Так даже приведённый мной пример якобы русской традиции поминок на могилах многие из читателей воспримут скорее как диковинку, чем близкий и понятный им ритуал. Все обнаруженные нами различия в поведении и описании чувств мы припишем не культуре, историческому контексту, социально-экономической ситуации, а особенностям конкретного человека. Мы можем пойти ещё дальше и говорить, что есть люди в целом адекватные и нормальные, их реакции на события лежат внутри того или иного интервала. Ну а те, что из него выбиваются — явные девианты и их надо лечить или изолировать, ведь их поведение совершенно неподобающее. Так первоначальное ощущение инаковости чужого опыта переходит предел нормальности. И вот тут-то мы и обнаруживаем опасность универсализма психологического взгляда на горе. Увлекаясь психическим одного человека мы начинаем думать, что есть какой-то нормальный способ выражения скорби и в целом её переживания, а он зависит как раз от свойств самого человека, вернее его психического. Мы можем признавать разнообразие способов выражения, однако чётко проведём границу — вот эти проявления уже неадекватны и свидетельствуют о ментальной патологии. Так, например о рыдающем мужчине могут сказать, что он «слаб духом». А те, чьё горе длится «слишком долго/коротко» привлекут внимание окружения необычностью и ненормальностью своей реакции. Специалисты предположат, что такое горе выбивается из привычных границ из-за ненормальности психики конкретного человека или его неспособности пережить утрату подобающим образом. Но тут-то мы и натыкаемся на главную проблему — наши суждения о нормальности проявлений скорби в большинстве случаев основаны на наблюдениях за людьми из нашего культурного окружения и пытаясь переносить выводы, полученные на одной выборке, мы не учитывает разности культурного контекста в котором существуют люди. Представление о том как «подобает» вести себя при смерти близкого разниться от семьи к семье и мы вольно или невольно ориентируемся на них переживая потерю. Семья, впрочем, не единственное сообщество культурные нормы которого мы берём за точку отсчёта, на нас влияет и история нашей страны, привычки друзей, текущая социально-политическая ситуация, экономические факторы и многое другое не имеющее к нашей воле и индивидуальной психике никакого отношения. Для нашей воли остаётся не так много места — быть штурманом в этом море разнородных и конфликтующих норм. Если, конечно, это место вообще есть. Нам привычнее думать о горе, как о глубоко личном событии Однако существенная часть этого переживания происходит «вовне» в ритуалах, разговорах, нашей повседневности, а не «внутри»[8][6]. Так что хотя бы поэтому говоря об утрате, нужно понимать как переживание конкретного человека может быть связано с его культурным окружением. Важно понимать, что я стараюсь предостеречь и от другой крайности — попытки всё объяснить через культуру и социальное. Никто не отменял мозговые механизмы эмоционального кодирования жизненных событий, которые достаточно универсальны, равно как и особенности функционирования автобиографической памяти[4]. Но эти механизмы, несмотря на свою всеобщность, работают внутри изменчивой социальной действительности, которая для нас не менее осязаемая, чем реальность физическая. Ведь у всех культурных различий в конечном счёте есть реальные, а не виртуальные последствия.
Структура факторов влияющих на переживание утраты
Маршруты горя — не случайные метания, они направляются разными силами. Часть из них имеет корни в нашем теле, другие находятся вовне между нами и другими людьми. И ни одна из этих сил не является определяющей или главной. Те индивидуальные различия в переживании утраты связаны со сложным взаимодействием причин и не сводятся к одной корневой. Культурные факторы занимают важное место среди них, однако они всего лишь часть большой системы. Я проиллюстрирую место культурных факторов в индивидуальных вариациях переживания утраты с помощью интегративной модели предложенной Бонанно и Кальтман [14]. В ней они выделяют четыре компонента переживания горя, которые, по их мнению, относительно независимы и через их взаимодействие можно объяснять индивидуальные различия в опыте скорби. Эти компоненты включают: Ниже я раскрою содержание этих компонентов.
Контекст утраты
В эту группу входит всё, что в буквальном смысле окружает конкретного человека в ситуации до, во время и после потери близкого. Например:
Культура в который человек жил и живёт
Историческая эпоха
Социальное окружение человека, испытавшего утрату
Гендерные особенности, связанные с переживанием/выражением чувств, а также социальный статус умершего
Возрастной этап в жизни человека
Обстоятельства жизни и отношений с утраченным человеком/отношение к утраченному объекту
Характеристики самой ситуации, в которой произошла утрата. Т.е. место, время, длительность, ожидаемость и наличие риска для жизни
Физическое окружение человека, переживающего утрату, т.е. предметы, места, ландшафты и так далее
Особенности физиологии
Каждый пункт оказывает существенное влияние на то как будет разворачиваться переживание. Думаю я не погрешу против истины, если скажу, что эти факторы влияют не только на переживание утраты.
Субъективные смыслы, связанные с утратой
Потери отзываются на разных сторонах жизни, от самых концептуальных и абстрактных до приземлённо практических. И часто нам приходиться осмыслять их все разом. Надо уложить в голове, что ушёл близкий который совсем недавно был рядом, при этом как-то объяснить почему мы должны или не должны потратить существенные деньги на похороны, понять как после этого всего нормально жить/есть/спать/танцевать? Задавая такие вопросы мы пытаемся осмыслить происходящее и интегрировать это в нашу личную и групповую историю. А получаемые ответы — влияют на то как мы переживаем потерю.
Изменение репрезентации утраченных отношений со временем
Утрата человека или значимого объекта, это не только исчезновение само по себе, но прежде всего изменение отношений. Смерть не мешает нам вспоминать историю отношений, а иногда и в новых формах продолжать взаимодействовать с умершими Цитируя исследователя Оксану Мороз: «…смерть есть рекомбинация состояний умерших и живых», — нам необходимо определить какую роль будет играть умерший в нашей дальнейшей жизни[1]. Каким образом будет храниться память о нём и будет ли? Насколько умерший будет по-прежнему частью нашей повседневности или любые контакты с ним уже невозможны? Эти и другие вопросы будут появляться время от времени и с удалением от момента смерти ответы на них могут меняться, а значит будет меняться и наше переживание. Может ли характер отношений с умершим служить мерой адаптации к потере? Можно предположить, что если человек спустя годы по-прежнему обращается к умершему и тоскует по нему — это не нормально. Такое предположение верно, но лишь отчасти[10]. Поддерживать связь с умершим во многих случая вполне нормально, более того для некоторых культур это часть обычного способа переживания горя. Так же и обратное поведение — не будет однозначно указывать на трудности адаптации. Слабый или отсутствующий аффект вполне нормальный, если не сказать типичный признак переживания горя.
Копинги и эмоциональная регуляция
Огрубляя, это почти все способы помощи самому себе в том, чтобы пережить потерю. В эту группу входят как вполне осязаемые действия, непосредственно наблюдаемые в поведении, вроде физической активности, посещения кладбища и памятных мест или участия в благотворительной деятельности, так и менее ощутимые, происходящие «внутри». Например, отвлечение мыслей на планирование будущего или воспоминание моментов прошлого связанных с умершим. Маргарет Штрёбе, автор модели двойных процессов (dual process model) объясняющей процесс адаптации к факту утраты, указывает на то, что адаптация к факту потери сопровождается постоянным переключением или осциллированием между действиями направленными на обработку факта утраты и действиями уводящими человека в сторону от этих мыслей и чувств. Бывает ли так, что человек может «застрять» в каком-то из полюсов? Конечно, ярким примером такого негативного копинга является руминация. Это состояние в котором человек систематически возвращается к моменту смерти и прокручивает в голове эти события, ищет в прошлом предпосылки такого исхода, мучается виной за свои действия. Возвращаться в прошлое — безобидно, опасным это становится, когда спустя годы мы продолжаем истощать себя бесплодным поиском ошибок и альтернатив Подтачивать себя мыслями о том «всё поменялось, если бы я сделал то-то» или «всё было бы иначе, если бы случилось то-то»[10]. Вина может быть вполне естественным спутником жизни и скорби, вопрос в том насколько она отравляет её и оттягивает силы от других важных для нас вещей.
Каждая из этих групп компонентов направляющих процесс переживания утраты достойна отдельной статьи если не толстой книги. Я сосредоточусь преимущественно на компонентах, связанных с социальным окружением или ещё уже — с культурой. Я предлагаю такую оптику, так как она сможет «сдвинуть» наш привычный способ наблюдения за горем из внутреннего мира, в мир внешний.
Культурное измерение переживания утраты
Чтобы говорить о культурных факторах, влияющих на переживание, нужно понять, а что мы подразумеваем под словом культура в данном случае? Думаю, я не ошибусь, если скажу, что нет единого взгляда на определение культуры. Для целей этой статьи я буду опираться на такое определение[8][9][7]: Культура — это часть социальных отношений, представляющая собой общее знание о мире, которое мы разделяем с другими людьми. Это знание, с одной стороны, создаётся нами самим через взаимодействие между друг другом. А с другой — влияет на нас, так как является предписанием для действий в разных ситуациях и заставляет нас принимать имеющиеся нормы или менять их. Носителем культуры являются знаки в широком смысле этого слова. В обыденной жизни нам проще думать, что наш язык — главный носитель культуры. Культура так же взаимодействует с более осязаемыми социальными структурами, такими, как например государство, религия, гендер. Эти структуры поддерживают культуру вносят в неё изменения, цензурируют её и/или поведение индивидов. Когда существенно меняется культура меняются и социальные структуры. Можно выделить три уровня социального контекста, в котором разворачивается переживание утраты[11]: Индивидуальный уровень
Проявляется в обсуждении между людьми факта утраты и личных переживаний, а также связанных с ними действий, ценностей, смыслов и норм.
Культурный уровень
Фон, на основе которого происходит обсуждение на предыдущем уровне. Сюда входит и то, как мы говорим о мёртвых, кого считаем мёртвыми. Какие утраты будут для нас заметными, а какие мы должны не замечать. Собственно, здесь находиться «общее знание о мире», в данном случае о той части мира что связана со смертью и другими потерями.
Структурный уровень
Часть социальной реальности, но более осязаемая и статичная в отличие от предыдущих двух. Яркий представитель этого уровня — похоронная инфраструктура. С одной стороны провайдеры услуг отражают нормы, существующие в культуре, а с другой стороны они могут формировать новые «тренды», менять взгляды на привычное. В общем смысле на этом уровне создаются боле или менее формализованные предписания для людей. Психологическое консультирование и психотерапия в формальной своей части также существует на этом уровне.
Я позволю себе вольность оставить тонкости устройства социальной среды другим специалистам, а сам как психолог-практик возьму из обширного поля знаний о культуре несколько её особенностей, которые на мой взгляд наиболее важны для психологического консультирования и психотерапии:
Культура негомогенна и динамична
Переживание не определяется, но отчасти формируется культурой
Социальные структуры не в полной мере определяют культуру, хотя и могут влиять на неё
Язык, как носитель культуры, в некоторой степени определяет переживание
В этой статье я разберу первые два пункта.
Негомогенность культуры
Выражение русская культура, только выглядит понятным, равно как и японская культура, американская культура и так далее. Культура изменчива от сообщества к сообществу внутри государств, этносов, религий, территорий. Культурный контекст, состоящий из «историй»[2] содержащих смыслы, во-первых, не ограничивается формальными структурами, такими как государства и поэтому легко перехлёстывает границы и объединяет людей из разных стран и обществ. Во-вторых, даже внутри поля, состоящего из «похожих» историй, возникают вариации разных масштабов, связанные с тем, что люди на индивидуальном уровне модифицируют те или иные черты своего культурного окружения. В консультативной практике это указывает нам быть внимательными к тому, из чего состоит культурное окружение человека испытавшего потерю. Сделать это по чисто внешним признакам едва ли возможно. С каждым человеком нужно об этом поговорить, расслышать разницу во взглядах и мировоззрении. Более того, каждый из нас живёт одновременно в нескольких культурных контекстах, и они могут содержать конфликтующие нормы. Равно как и содержать множество полезных инструментов для поддержания переживания.
Динамичность
Культура негомогенна не только в пространстве, но и меняется с течением времени. То, что было нормой в одно время, может стремительно измениться под влиянием как индивидов, которые активно пользуются культурой, так и через другие более крупные структуры, исторические события. Так викторианские нормы выражения эмоций не пережили первую мировую. В Европе до начала 20 в. было в порядке вещей долго держать траур и тяжело скорбеть по умершему вплоть до полного отрешения от мира. После «Великой войны» такая норма исчезла и сменилась более сдержанными формами реакции и в целом создала предпосылки для медикализации сферы переживания горя[8][13]. Также интересен пример Кореи (Южной) [12] наглядно показывающий как веками нерушимые культурные нормы могут кардинально измениться за пару десятков лет. В этой стране с 15 в. до конца 20 в. было принято хоронить людей в землю, а местом прощания и всех ритуалов, связанных со смертью, был дом в котором жила семья. Сейчас эти ритуалы изменились в сторону предпочтения кремации и перемещении места действия из дома в другие пространства для проведения ритуалов, такие как медицинские учреждения. Исследователи зафиксировали, что на изменения предпочтений в ритуале потребовалось около 20 лет. Ключевыми факторами, подтолкнувшими изменения культуры, стали — переселение в городские квартиры, в которых нельзя было отправлять ритуал полностью, а также земельный кризис. Государство провело ряд медийных компаний по продвижению кремации, потому как такая форма погребения позволяла эффективнее использовать землю. Похоронные компании, с другой стороны, предлагали помимо обычных колумбариев культурно специфичные захоронения в форме холмов, которые напоминали прежние способы погребения. Корейцы приняли эту норму довольно быстро. Хотя, например, до этого во время войны на корейском полуострове в 50-х когда погибло множество корейцев и вроде сама ситуация располагала к кремации, люди крепко держались за традицию погребения в землю. В практическом поле это означает, что ценности, которыми человек дорожит могут «обесцениться» изменившимся культурным окружением. Мы можем чувствовать, что вроде люди вокруг те же, но что-то ушло. Такую потерю непросто распознать, а ещё сложнее понять как её пережить. Но в большей степени эта особенность влияет на самих консультантов. Потенциально то, что мы считали неоспоримой истиной в начале нашей практики по прошествии лет может перестать быть таковой. Даже если это научное знание, а особенно та его часть, доступная практикам, тоже меняется со временем. 30 лет назад идеи культурой специфичности переживания утраты едва ли были широко известны в нашей стране, особенно среди практикующих психотерапию. Сейчас ситуация медленно, но меняется, на это влияет и доступность англоязычных источников, где эта тема точно поднималась ещё в 70-е, и проникновение современных подходов уделяющих внимание культурным особенностям клиентов.
Переживание не определяется, но отчасти формируется культурой
Никто из нас не представляет из себя человека культурного, ведьна нас влияет множество других факторов. Собственно, можно дойти до крайности и сказать, что то, что мы зовём «я» — просто продукт взаимовлияний факторов или особый способ группировки разнородных социальных, биологических и психических событий. Переживание утраты не является строго культурным продуктом. Скорее всего мозговые механизмы[15], поддерживающие это переживание схожи у всех людей. Те объекты что становятся частью нашей автобиографической памяти могут вызывать чувства тоски и печали при разлучении нас с ними. Вполне резонно предположить, что это не обязательно люди, но и другие живые и неживые сущности. В том числе и такие «абстрактные» вещи как среда обитания или привычный городской ландшафт [5][3]. Однако социальная реальность и культура как её часть вносят в наше переживание различия. Так, например именно через культуру будет передаваться и задаваться значимость, а значит и легитимность объектов, в отношении которых возможно горевать. Также и сам процесс выражения и описания своих чувств в ситуации утраты является частью культуры. Я разберу несколько психотерапевтических мифов, которые являются частью психологической культуры горя. Они в значительной степени влияют не только на специалистов, но и на непрофессионалов[10]. Миф: «Отсутствие выраженного горя — это патология» Реальность: Отсутствие горя не имеет последствий ни для психики ни для сомы. Так же оно не возвращается спустя время, если реакции нет почти наверняка так и будет дальше. И это одна из нормальных форм переживания. В голове всплывает суда над «Посторонним» Камю. Один из аргументов против Мерсо — отсутствие реакции на смерть матери. В действительности, люди в большинстве своём стойко переносят потерю и почти не выражают тяжких страданий, равно как не и сообщают о них. Да, иногда горькая печаль накрывает с головой, но она редко занимает психическое надолго. Такая траектория переживания утраты названа устойчивой или резилентной. Таких людей в зависимости от исследования от 40; до 60% в выборках. А вот людей с «нормальной» траекторией в которой от тяжёлых страданий сразу после смерти человек постепенно и медленно переходит к спокойствию и восстановлению — 10%. Есть и группа с минимальной реакцией на утрату или полным её отсутствием, их тоже около 10%. Для них никакой физической или психической патологии не выявлено. Более того, переживание горя не возвращается и не затаивается за углом сознания, чтобы потом наброситься. Миф: «Слабое горе — признак слабых чувств к объекту» Реальность: Переживание индивидуально и не обязательно следует культурным предписаниям. Будь то научные модели или обывательские измышления. Так же выражение горя не равно переживанию, вообще довольно трудно оценить глубину и всеохватность скорби снаружи. Современные исследования говоря, что даже если человек никак не проявляет горя, это вовсе не значит, что он не ценил потерянное, просто это его способ справляться с такими событиями. И, возможно, это говорит о его общей жизнестойкости. Корни мифа, вероятно, кроются в превратном представлении о привязанности и фрейдистском толковании работы горя (trauerarbeit). Ведь кажется логичным, если чувства к человеку или к чему-то ещё сильны, то и эмоциональный ответ на исчезновение объекта будет сильным. А если человек во вроде бы значимых отношениях, например в супружеских или подобных им, не уходит в чёрную тоску — значит что-то не так с его привязанность, возможно она избегающая или он вовсе не ценил своего супруга. Или ещё хуже, в действенности не способен формировать тёплые и надёжные отношения из-за присущего ему нарциссизма. В действительности мы этого не наблюдаем, как я писал выше большая часть людей сравнительно стойко переносит даже самые тяжёлые потери. Да мы испытываем всплески тяжёлых чувств, однако они редко полностью нарушают нашу жизнь, и мы в состоянии жить дальше и реализовывать свой жизненный замысел. Более того, «устойчивые люди» оцениваются окружением как более надёжные, к которым можно обратиться за поддержкой и на основании интервьюирования и опросников мало отличаются от других типов, горюющих по параметрам качества привязанности, теплоты отношений и другим. Миф: «Горе надо проработать, иначе настигнет отложенное горе» Реальность: не существует единого подхода к тому, что такое проработка горя, а главное к результату такой проработки. Исследования пока не дают однозначного о пользе/вреде раскрытия своих эмоций, выражении гнева итак далее. Есть люди, которым это помогает, так и есть те, кому это вредит. Практичным является внимание к потребностям человека и предпочитаемым им культурным инструментам. Это заблуждение своеобразный «вывод» из предыдущих. Что любое горе, которое не следует нормальному маршруту надо подвергать терапевтической интервенции. На мой взгляд основа мифа — скептицизм в отношении способностей человека справляться с жизнью и восприятие жалобы, как безусловное наличие слабости/ненормы. Переживание отражает в себе как контекст, так и индивидуальные особенности человека, поэтому попытка прописать всем скорбям один рецепт — обречена на провал. В разных странах люди по-разному переживают горе и используют разные практики, направленные на поддержание ментального здоровья скорбящих. Поэтому разумным является попытаться использовать уже доступные человеку культурные инструменты для поддержания переживания.
Я глубоко убеждён, что переживание утраты — это не предмет работы консультанта. Переживанию всё равно работаем мы с ним или нет. Другое дело, что кабинет психолога или психотерапевта может стать важным местом для разворачивания переживания, предоставляя возможности для смены контекста и поиска ресурсов. А в самом переживании нечего чинить или восстанавливать. В следующей части помимо разбора оставшихся особенностей культуры я расскажу о том как ближайшее социальное окружение влияет на наше переживание утраты (семья, друзья, рабочий коллектив). Также в этой серии статей я расскажу о бесправной и двойственной утрате, разберу чеклисты для терапевтического интервью с людьми «из другой культуры». И конечно я разберу, что не так со стадиальным и концепциями переживания утраты и почему горе и «grief» это не одно и то же. Ну а пока вы можете почитать другие мои тексты в профиле, ав скором времени послушать подкаст «Смертельный номер» #7 с моим участием по теме этой статьи. Источники 1. Мороз О. Смертельная чувствительность // Археология русской смерти. 2018. № 1 (6). C. 6–29. 2. Шепер-Хьюз Н. Смерть без плача: похороны ангелов. (избр. Страницы 179–181) // Археология русской смерти. 2018. № 1 (6). C. 176–205. 3. Cunsolo A., Ellis N. R. Ecological grief as a mental health response to climate change-related loss // Nature Climate Change. 2018. № 4 (8). C. 275–281. 4. Gündel H. [и др.]. Functional Neuroanatomy of Grief: An fMRI Study // American Journal of Psychiatry. 2003. № 11 (160). C. 1946–1953. 5. Harris D. Environmental grief под ред. K. A. Kevorkian, Routledge, 2020.C. 216–226. 6. Klass D. Grief, Consolation, and Religions: A Conceptual Framework // OMEGA - Journal of Death and Dying. 2014. № 1 (69). C. 1–18. 7. Klass D., Chow A. Y. M. Culture and Ethnicity in Experiencing, Policing, and Handling Grief Series in death, dying, and bereavement / под ред. R. A. Neimeyer, New York: Routledge, 2011.C. 341–354. 8. Neimeyer R. A., Klass D., Dennis M. R. A Social Constructionist Account of Grief: Loss and the Narration of Meaning // Death Studies. 2014. № 8 (38). C. 485–498. 9. Rosenblatt P. C. The concept of complicated grief: lessons from other cultures под ред. M. S. Stroebe, H. Schut, J. Van den Bout, London ; New York: Routledge, 2013.C. 27–39. 10. Wortman C. B., Boerner K. Beyond the Myths of Coping with Loss: Prevailing Assumptions Versus Scientific Evidence Oxford library of psychology / под ред. H. S. Friedman, Oxford ; New York: Oxford University Press, 2011. 11. Thompson N. The social context of loss and grief под ред. D. Harris, Routledge, 2020. 12. Park C.-W. Funerary transformations in contemporary South Korea // Mortality. 2010. № 1 (15). C. 18–37. 13. Stroebe M. [и др.]. Broken Hearts or Broken Bonds // American Psychologist. 1992. C. 8. 14. Bonanno G. A., Kaltman S. Toward an integrative perspective on bereavement. // Psychological Bulletin. 1999. № 6 (125). C. 760–776. 15. O’Connor M.-F., McConnell M. H. Grief Reactions: A Neurobiological Approach Current Clinical Psychiatry / под ред. E. Bui, Cham: Springer International Publishing, 2018.C. 45–62.